«Живем в России, работаем в Финляндии»

В образование я пришел неслучайно, поскольку рос и воспитывался в учительской среде. Можно сказать, я в школе родился: мама и папа были школьными учителями. Наверное, поэтому в образовании я всю жизнь чувствую себя вполне естественно.

За долгую (более 40 лет) работу в образовании мне довелось в том числе и создавать с нуля образовательные учреждения. Первым таким проектом была Высшая партийная школа, которую надо было сделать по заданию партии и правительства в 1980-е годы. Она благополучно почила под обломками Советского Союза, а я в 1991 году уже был у истоков создания Академии госслужбы, которой 17 лет потом руководил. Проект был успешный: вуз стал одним из самых престижных в регионе, да и в России у него была хорошая репутация. В рамках Академии существовали разные звенья образования: вуз, послевузовское образование, профессиональная переподготовка, аспирантура. Не хватало только школы — чтобы завершить вертикаль.

Кажется, это моя индивидуальная патология: я с детства человек очень свободолюбивый, независимый, не признаю насилия над собой ни в чем и всю жизнь боролся за право выражать то, что думаю, делать то, что хочу, дружить с кем хочу. Свобода для меня возведена почти в абсолют. Естественно, там, где я работаю, утверждается соответствующая атмосфера.

Конечно, я по этому поводу очень много претерпел неприятностей. Представляете, что такое быть свободным человеком, когда вокруг все не очень-то свободно? К личному пространству всех, кто меня окружает, тоже отношусь с трепетом, стараюсь никого не обидеть, не строить отношения, опираясь на административный ресурс, общественное положение.

Было бы неправдой сказать, что все, кто приходил в команду, принимали наши идеи на ура. Некоторые с изумлением обнаруживали себя в совершенно непривычной атмосфере и надолго не задерживались. Вообще, люди ко мне приходили не оттого, что я их звал, и уходили не оттого, что прогонял. Сами подтягивались те, для кого чувство собственного достоинства, уважение к себе и окружающим — не пустые слова. Те, кто, как и я, не терпят, когда их ставят в угол, наказывают рублем или отчитывают. Так происходило нечто вроде самоотбора на основании закона притяжения подобного. У нас мало какие законы в стране действуют, но этот, безусловно, работает.

Когда я был ректором, студентам ко мне был открыт доступ в любое время. Моя задача была представлять и защищать их интересы. В школе то же: я представитель детей и всегда пытаюсь себя поставить на их место, чтобы понять, интересно бы мне было или неинтересно жить так, как предлагают, скучно или нескучно, трудно или нетрудно.

И преподавателей я все время призываю выстраивать такую коммуникацию с детьми, которая у них вызывает доверие. Не стоит полагать, что у учителя есть административное право карать и миловать, что он может оценками учеников воодушевить или, наоборот, осадить. Их ведь не обманешь: строгий и справедливый, а главное, неравнодушный — вот идеал преподавателя. С таким они охотно вступают во взаимоотношения. Я как-то ознакомился с результатами анонимного опроса среди ребят и был потрясен тем, насколько они жаждут нормальных доверительных отношений. Там был прямо-таки крик души — в адрес родителей преимущественно — что те их воспринимают как несмышленых малышей. Преподаватель, который эту потребность понимает, чувствует, имеет шансы на успех.

Именно так, потому мы в школе пытаемся уйти даже от атрибутов привычной схемы «учитель — ученик». Убираем, например, парты и ставим круглый стол, за который преподаватель садится вместе с детьми, символически разрушая стандартную ролевую позицию.

За время работы я усвоил одну простую вещь: знания, добытые ребенком самостоятельно, в дискуссии, в тысячу раз важнее, чем-то, что сказано с трибуны, от классной доски, из-за учительского стола. Это все в одно ухо влетает, в другое вылетает. А вот если ребенок вместе с вами прошел путь от нуля до истины — такие знания навсегда. А главное — в этом случае мы даем ребенку механизм получения знаний, помогаем развивать аналитические способности. Поэтому мы сейчас строим новую школу, Центр дополнительного образования, где вместо классов будут лаборатории, салоны, студии, а дети будут приходить не на урок в класс, а как будто на работу — исследовать, экспериментировать вместе с педагогами, в том числе вузовскими, которых мы к этому делу привлечем. Классно-урочная система, которая существует уже тысячу лет, исчерпала себя, начинает рассыпаться. Она настолько ветхая, неактуальная, настолько не соответствует новой парадигме образования, что падение должно быть быстрым.

Дополнительное образование должно давать то, чего ребенок не нашел в основном. В этом смысле дополнительное действительно может стать основным в жизни ребенка, его профессией, судьбой, определить траекторию его жизни. Еще нужна единая композиция дополнительного и основного образования, чтобы дать ребенку максимально широкий диапазон поиска.

Ведь самое главное сегодня в школе — это поиск самого себя. Я с удовольствием наблюдаю за инновациями в этой сфере в некоторых странах. Неожиданный пример — это Казахстан, который очень живо перенимает самый прогрессивный мировой опыт в образовании. У них занятия каждый день начинаются с урока самопознания. Так вот, это самопознание мне кажется даже более важным, чем собственно образование в школе. Если ребенок выйдет из школы с пониманием, зачем он пришел в этот мир, чем он мог бы заниматься, — вот за это можно ставить школе пятерку. Если его просто хорошо подготовили к ЕГЭ — четверку. А если не сделано ни то ни другое, то такая школа и не нужна.

С тревогой слежу, потому что мне очень нравится ныне действующий стандарт. Он написан умными людьми и открывает большой простор для творчества педагогов, для авторских проектов. У меня часто спрашивают: «У вас школа авторская?» Я говорю: «Да, но авторов у нас много: каждый педагог — автор, а у меня задача — создать условия, чтобы они творили в этой школе». Так вот нынешний ФГОС как раз ориентирован на новую образовательную парадигму, где дети в основном не набиваются знаниями, а пытаются их добыть. Мне тревожно оттого, что пытаются изъять из ФГОС его главное завоевание — ориентацию на то, чтобы ребенок думал, а не просто учил.

Но даже если это уйдет из ФГОС, и тогда не будет катастрофы, потому что даже в простой сельской школе судьбу образования решает не столько министр или учебник, а учитель и ученик. И если есть хороший учитель — он нейтрализует издержки непродуманных инициатив или иные крайности. На это вся надежда — что хороший учитель спасет детей, спасет школу.

Финны, у которых, как известно, лучшее в мире образование, начали реформу с главного: ликвидировали все органы управления образованием, оставив одного министра да двух замов. Деньги направили на зарплаты учителям и доверили педагогическому сообществу решение профессиональных вопросов.

У нас же система управления образованием громоздкая, постоянно продуцирует инновации, чтобы оправдать свое существование. Но самая большая ошибка, на мой взгляд, состоит в попытке управлять самим процессом, а не конечным результатом. Наше образование много бы выиграло, если бы государство сформулировало четкие критерии оценки результатов работы образовательных учреждений, предоставив им свободу в выборе путей достижения этой цели.

С одной стороны, государство понимает, что полностью нести бремя расходов на образование — уже непосильная ноша, что надо подключать родителей. Более того, родители и так включены в финансирование образовательного процесса. Не секрет, что без помощи репетиторов поступить в хороший вуз сегодня невозможно. В миллионном городе оплата репетиторов в старших классах и обучение в частной школе сопоставимо по суммам. Но только частная школа за эти деньги дает полное образование по всем предметам, дополнительное образование, кормит четыре раза в день и притом полностью прозрачна для родительского контроля.

Но государство должно, оставив кокетство, определиться: если привлекать родителей к финансированию образования, то делать это открыто, по понятным правилам, смелее поощрять частное образование и муниципально-частное партнерство. Пока государство как бы стесняется того, что есть частные школы.

Мы с родителями подписали пакт о ненападении. Уж если они решили быть с нами, то они нам доверяют, принимают тот факт, что мы с ребенком будем работать целый день с утра до вечера и так 15 лет. Как профессионалы мы для его образования сделаем все возможное.

«И что, домашнее задание делать не надо?» — удивляются они. «Не надо. Сделаем в школе, а что не успеем — дома, но без вашего участия». В том и смысл домашнего задания, чтобы ребенок учился самостоятельно работать. Гораздо полезнее, если родители сходят с детьми на футбол, на хоккей, займутся любым другим делом, только не уроками. А то когда вся семья начинает делать уроки — это скорее рушится семья, чем делаются уроки.

Воспитывается ребенок в самые ранние годы, до 7 лет, когда закладывается этический кодекс. Школа может только поддержать эти ценности, вместе с родителями их развивать. И если ценности школы и конкретной семьи совпадают, то школа может очень много, но она бессильна, если в ранний период ребенок был упущен.

Вообще же воспитание из школы невозможно не то что убрать, а даже отделить от образовательного процесса, потому что учитель воспитывает всем своим существом: тем, как говорит, как одет, как ведет себя в той или иной ситуации. Урок — это не только исследование предметного знания, но и всегда урок жизни. Каждую минуту происходят какие-то нравственные конфликты, открытия, так что в школе целое море воспитания.

Родители тоже не должны воспитывать словами, а скорее должны себя вести соответствующим образом. Вот дети видят, как поступает отец, как относится к своим родителям, коллегам, — это и есть воспитание. А рассказывать им, что надо быть порядочным человеком, — бессмысленное занятие.

Все мои дети очень разные, наверное потому, что я как отец и воспитатель был таким же безалаберным, как и руководитель, предоставляя детям полную свободу. Один из сыновей так самоопределился: «Я тебя очень люблю, папа, но не хочу быть только сыном Михаила Артемовича, хочу быть самим собой и состояться как личность». Окончил вуз, теперь один из ведущих диджеев России и не имеет отношения к моей профессии. Что касается дочери, у нас всегда были особенно доверительные отношения, несмотря на то, что мы очень разные.

Сейчас многие предприниматели озадачены вопросом, как передать детям свой бизнес, чтобы они его не профукали. Один из возможных вариантов — создавать его вместе, чтобы ребенок прошел все этапы, сделал все ошибки вместе с вами. Тогда не надо опасаться, что передаете дело незрелому человеку, который не сможет его сохранить.

Мы интуитивно ухватили одну важную идею, хоть она еще не до конца сформулирована. Чтобы стать успешной и привлекательной для детей, школа должна перестать быть школой и стать центром притяжения, где людям просто интересно учиться, работать, где происходят интересные события. Все, что есть выдающегося, мы тащим в школу и обросли уже огромным количеством проектов. Кроме самой школы, в которой обучается около 400 детей, у нас есть сеть детских садов, в которых готовятся к школьной жизни более сотни детишек, Центр подготовки к ГИА, который посещает более 400 городских старшеклассников. Мы вообще очень открыты и охотно приглашаем в свою школу учителей и учащихся городских муниципальных школ. Приезжают, к примеру, к нам преподаватели из ВШЭ почитать лекции в нашем предуниверсарии — мы зовем весь город. Выиграли президентский грант (а это случается ежегодно, и по два раза) — привлекаем весь город, молодых учителей например.

Было несколько моментов и встреч, которые заставили посмотреть по-другому на то, чем мы занимаемся. Они, в частности, связаны с Александром Николаевичем Малашкиным, нашим трехкратным, как я его называю, родителем. Это фигура очень значимая для региона. Он, по сути, создал инкубатор, креативное пространство для бизнеса в регионе.

Этот человек очень быстро вырос из просто успешного предпринимателя в философа. И своим личным примером и многочисленными активностями в предпринимательской среде он демонстрирует образцы самого передового бизнеса, социально ответственного и креативного.

Благотворительность в нашей стране сначала понималась как некоторое отпущение грехов. Чем больше нагрешил, тем скорее построй церковь — глядишь, грехи простятся. Потом олигархи стали для успокоения совести десятину отсчитывать, затем пришло поколение молодых актеров, Чулпан Хаматова, Константин Хабенский, которые создали фонды, привлекли государственные ресурсы и людей. То есть благотворительность в стране развивается в нужном направлении.